| Вильям Олд Почему я посвящаю столько времени и энергии делу эсперанто? Время от времени люди ставят мне этот вопрос. Я всегда заново обдумываю ответ и всегда вновь нахожу многочисленные причины. Выдающимся мотивом является то, что этот замечательный человек, доктор Заменгоф, мне близок. Из всех создателей проектов международного языка он один подошёл к проблеме серьёзно и практично. По сравнению с ним все другие оказались дилетантами, теоретиками, любителями развлечься, для которых проблема международного языка была сторонним делом, делом не серьёзным. Согласно им, мир нуждается только лишь в языке «вспомогательном», что означает «в коде», разумеется, проигрывающем величественным национальным языкам, который использовался бы лишь в случаях, когда ничто другое уже не действует. Он должен быть последним шансом. И им не приходило в голову, что язык, для того, чтобы быть языком, нуждается, прежде всего, в людях, которые бы не только говорили на нём, но так же и думали, чувствовали, переживали и любили посредством его. В людях, для которых он был бы «вторым языком», даже если бы находились и такие, которые им полностью не владеют. Такого международного языка многие люди даже не желают, и потому часто заявляют, что он не существует и не может существовать. Но уже в начале Заменгоф отметил, и прочувствовал сердцем и мозгом, что бесчисленные языки мира не только разъединяют людей, но и настраивают их друг против друга; поэтому он намеревался создать язык реальный, способный выразить, даже эмоционально, всё, что выражают другие языки, так как он твёрдо верил в некую базовую всемирную человечность, на которой принадлежность к какой-либо нации является лишь случайной надстройкой, прикрывающей эту человечность. Посредством нейтрального языка, созданного человеком, можно проникнуть через эту надстройку и достичь того, что является общим для всех людей. Этой цели он посвятил свою жизнь, за счёт своего материального благополучия. Он многократно отказывался от приличных денежных сумм, которые были бы, в сущности, взятками и скомпрометировали бы надёжность нашего языка. Я сам как-то сказал своему сыну: «Эсперанто моя карьера, преподавание это лишь моё ремесло». Нечто похожее но значительно точнее мог бы сказать Заменгоф. Он был гениальным художником, и своему искусству он предался с непоколебимой устремлённостью гения. Потому я не могу предать этого замечательного человека, чьи прозорливость, упорство, целеустремлённость, сущностная человечность и скромность, одухотворяющие его, настолько восхитительны. К такому человеку, к эсперанто я никогда не смог бы повернуться спиной. Меня связывает с эсперанто так же тот факт, что эсперантисты правы. То, о чём мы заявляем в отношении нашего языка, является верным и доказуемым. Потому меня без конца раздражали и делали ещё более упорным те, кто говорят об эсперанто неправду. Таковы некоторые так называемые учёные, которые рассуждают об эсперанто совершенно не научно, отказываясь рассмотреть объективно тот феномен, о котором они выносят решения на основании предрассудков и безосновательных предположений. Таковы некоторые политики, правящие нами и миром, не будучи в состоянии говорить напрямую один с другим, удовлетворённые зависимостью от дорогих и неточных переводов, довольные второсортным общением. Таковы некоторые энциклопедисты, часто приглашающие к сотрудничеству людей некомпетентных в теме «Эсперанто», вольных излагать самые фантастические выдумки. К подобному обхождению я никогда не повернусь спиной. Эсперантисты правы! В-третьих, с эсперанто меня связывает его большая выразительность, ещё полностью не раскрытая. Эсперанто напоминает мне английский язык 16-го и 17-го веков, когда он был эластичным, полноцветным и бойким, таким же молодым и свежим, как нынешний эсперанто. Английский язык мой родной, и я люблю его. Именно поэтому я с некоторой грустью констатирую его нынешний упадок, который я не буду здесь анализировать. Но тем более мне дороги эластичность, полноцветность и бойкость эсперанто, его точность и утончённость, непостигаемые для тех, кто их не испытывал. К этому я никогда не повернусь спиной. В конце я упомяну дружбу. За мою жизнь посредством эсперанто я приобрёл значительно больше настоящих друзей, нежели за жизнь, прожитую на моём родном языке. В десятках странах мира живут люди, которых я горжусь считать своими близкими друзьями. Без эсперанто нечто подобное едва ли представляется возможным. Более того, используя эсперанто, я заимел друга из США, с которым мы достигли почти братских отношений: мы многое пережили вместе, и радости, и горести, и мы полностью доверяем друг другу. Мы оба согласны с тем, что, если бы мы использовали английский вместо эсперанто, то такие отношения были бы значительно сложнее достижимы, по сути, почти невозможны, так как разное произношение на теоретически одном языке принесло бы с собой слишком много стереотипных предосуждений. Эсперанто смог совершенно стереть всё это. Такова мощь международного языка, и именно потому наши пионеры называли его «дорогой». Журнал «Esperanto», №10, 1995 год. В сокращении. Цитируется по книге Бориса Колкера «Vojaĝo en Esperanto-lando». Вильям Олд (род. 1924) эсперантист с 1937 года. Преподаватель. Самый выдающийся современный эсперанто-поэт. Автор многих книг (поэзия, критика, эссе, переводы, учебники). Редактор многих изданий, литературных произведений. Много преподавал эсперанто. Был вице-президентом Международной Эсперанто-Ассоциации и президентом академии эсперанто. | William Auld Kial mi dediĉas tiom da tempo kaj enegrio al la afero Esperanto? De tempo al tempo homoj starigas al mi tiun demandon. Ĉiam denove mi pripensas, kaj ĉiam denove mi trovas abundajn kialojn. Elstara motivo estas lojaleco al tiu mirinda homo, d-ro Zamenhof. El ĉiuj proponintoj de projektoj de internacia lingvo, li estis la sola, kiu traktis la problemon serioze kaj praktike. Kompare kun li, ĉiuj aliaj estis kaj estas diletantoj, hobiistoj, teoriemuloj, por kiuj la internaci-lingva problemo estas afero flanka, afero fine ne serioza. Laŭ ili, la mondo bezonas nur lingvon «helpan» kio signifas kodon evidente malsuperan al la netuŝeble majestaj naciaj lingvoj, uzotan nur piĝine en okazoj, kiam nenio alia efikas. Ĝi estu la lasta ŝanco. Ne venas al ili en la kapon, ke lingvo, por esti lingvo, bezonas antaŭ ĉio homojn, kiuj ne nur parolas ĝin sed ankaŭ pensas, sentas, spertas kaj amas per ĝi, por kiuj ĝi estu la «dua unua» lingvo, eĉ se troviĝas ankaŭ aliaj, kiuj uzas ĝin nur balbute, sed tamen uzas ĝin. Tian internacian lingvon multaj homoj eĉ ne deziras, kaj tial ofte asertas, ke ĝi nek ekzistas nek eblas. Sed jam de la komenco Zamenhof konstatis, kaj sentis en koro kaj cerbo, ke la sennombraj lingvoj en la mondo ne nur disigas sed ofte ankaŭ malamikigas la homojn; kaj li celis krei lingvon realan, kapablan esprimi, eĉ emocie, ĉion, kion esprimas la aliaj lingvoj, ĉar li firme kredis pri ia baza universala homeco, sur kiu la genta aparteno estis hazarda superstrukturo kovranta tiun homecon. Per neŭtrala homfarita lingvo eblas penetri la superstrukturon kaj atingi tion, kio estas home komuna. Al tiu celo li do dediĉis sian vivon, je kosto de sia materiala bonstato. Li plurfoje rifuzis atentindajn monsumojn, kiuj estis esence subaĉetoj kaj kompromitus la fidindecon de nia lingvo. Mi mem iam diris al mia filo: «Esperanto estis mia kariero; instruado estis nur mia metio». Ion similan sed altgrade pli trafe estus povinta diri Zamenhof. Li estis genia artisto, kaj al sia arto li sin transdonis kun la neŝancelebla direktiĝo de tia geniulo. Tial estis neeble al mi dum mia vivo perfidi tiun mirindan homon, kies klarvido, obstino, celtrafo kaj esenca homeco, kaj la modesto kiu animis lin, estas tiom profunde admirindaj. Al tiu homo kaj al Esperanto mi neniam povus turni
la dorson. Ligas min al Esperanto ankaŭ la fakto, ke la esperantistoj estas pravaj. Tio, kion ni pretendas rilate nian lingvon, estas vera, konstatebla kaj pruvebla. Kaj tial senĉese min agacis kaj obstinigis tiuj, kiuj diras pri Esperanto malveraĵojn. Tiaj estas la tiel nomataj sciencistoj, kiuj traktas Esperanton tute nescience, rifuzante ekzameni objektive la fenomenon pri kiu ili verdiktas surbaze de antaŭjuĝoj kaj senbazaj supozoj. Tiaj estas politikistoj, kiuj regas nin kaj la mondon, ne povante paroli rekte unu al alia, kontentaj dependi de multekostaj kaj neekzaktaj interpretado kaj tradukoj, kontentaj pri duagrada komunikiĝo. Tiaj estas enciklopediistoj, kiuj plej ofte invitas kunlaboron pri la rubriko «Esperanto» de homoj nekompetentaj pri la temo, kiuj estas liberaj aserti plej fantaziajn malveraĵojn. Fronte al tia traktado mi neniam povis turni la dorson. La esperantistoj pravas! Trie, ligas min al Esperanto ties granda esprimivo, kiu ankoraŭ ne estas plene malkovrita. Esperanto memorigas min pri la angla lingvo en la 16-a kaj 17-a jarcentoj, kiam ĝi estis elasta, kolorplena kaj vigla, same juna kaj freŝa kiel la nuna Esperanto. La angla estas mia denaska lingvo, kaj mi amas ĝin. Ĝuste tial mi konstatas kun fortega tristo ĝian nunan dekadencon, kiun mi ne volas analizi ĉi tie. Sed tiom pli valoras al mi la elasto, kolorpleno kaj viglo de Esperanto, ties precizeco kaj ties subtilo, neimageblaj por tiuj, kiuj ne spertis ilin. Al tio mi neniam volus turni la dorson. Laste mi menciu la amikecon. Dum mia vivo mi akiris multoble pli da veraj amikoj [per Esperanto] ol mi akiris per mia lingvo denaska. En dekoj da landoj tra la mondo loĝas individuoj, kiujn mi fieras kalkuli kiel miajn intimajn amikojn. Sen Esperanto io simila apenaŭ imageblas. Ne nur tio, sed uzante Esperanton mi akiris usonan amikon, kun kiu mi atingis rilaton preskaŭ fratecan: ni travivis multon kune, ĉu gajan, ĉu tristan, kaj ni fidas komplete unu la alian. Kaj ni interkonsentis, ke se ni uzus la anglan anstataŭ Esperanton, tia rilatiĝo estus multe pli malfacile atingebla, eventuale preskaŭ neebla, ĉar niaj respektivaj elparoloj de la lingvo teorie komuna kunportus tro multajn stereotipajn antaŭjuĝojn. Tion povis tute forviŝi Esperanto. Tia estas la potenco de la internacia lingvo, kaj tial niaj pioniroj nomis ĝin «kara». Esperanto, 1995, No 10, p. 161. Mallongigita. | |